Клубная мания

Дело было вечером, 

Делать было нечего. 

Сергей Михалков

Каждый человек, начиная с периода полового созревания, начинает воображать какие-то вечеринки, на которых должно случиться "то самое". Вечеринки связаны с возможностью таинственной встречи, которая преследует каждого всю его жизнь, надеждой на которую он и живет, потому что, какова будет эта встреча, никто не может сказать. 

Аркадий Драгомощенко

Английское слово рейв (rave) имеет древнее германское происхождение, когда оно значило "быть бессмысленным". Через старофранцузский оно в итоге попало в классический (чосеровский) английский, где как существительное получило значение "бред", "рев", "шум", а как глагол, помимо "бредить" и "нести чушь", еще значило "неистовствовать" и "восторженно хвалить". В современном английском распространено выражение "stack raving mad", обозначающее совершенно сходящего с ума человека, закатывающего истерику с пеной у рта. Впрочем, русских рейверов вся эта филология никогда не волновала. 

Итак, момент сдвига, экстаза, стресса: пульсация, дрожь, захлебывание, оргазм, транс. Чтобы выровнять стресс, нужен четкий ритм: барабаны в атаке, бой колоколов при осаде города. Ленинградцы впитали блокадный ритм метронома (идея Олега Котельникова). Поколение послевоенных стиляг убыстрило ритм - развлечений было мало, а хотелось танцевать и "секса". Как оказалось позже, любой веселый подросток может "улучшать" речь Брежнева или песню Пьехи до состояния диско или хэви-метала подручными средствами, попросту меняя скорость проигрывателя. Так появились первые народные диджеи. Все отмечали особую манеру игры на басу Валерия Черкасова, который еще в семидесятые провозгласил бас-гитару главным инструментом в рок-ансамбле. Бас, как отмечают медики, в наибольшей мере способствует впадению в транс. А танцевать хотелось все сильнее ("Мы хотим танцевать", - пел Цой), ритм убыстрялся и начал доминировать в музыке. Потом княжна Катя Голицына произнесла крылатое "Я хочу танцевать, я хочу двигать телом!" - и не осталось ничего, кроме ритма, - на дворе свирепствовала семиотическая чума "перестройки". 

Чего-чего, а бреда в нашей жизни хватает. В свое время хиппи, увидев, что окружающий их мир - говно, все же понадеялись сохранить прекрасный цветок внутри себя. Панки, презиравшие этих расслабленных кидал, заявили, что говно находится в нас самих. "Ноу фьюче!" и понеслось. Это уже не могли не учитывать новые романтики и неостиляги. Они не хотели переделывать весь мир, желая счастья лишь людям, подобным себе. Хотя вспышки веры в возможность переделать человечество в лучшую сторону, особенно с помощью наркотиков, постоянно звучали и в восьмидесятые. "Но фьюче" не потому, что жизнь заранее просрана, а потому, что все "здесь и сейчас". 

Философствующие поняли это позже. Начало рейва у нас парадоксально совпало с самой ранней манифестацией неоакадемизма - первая настоящая вечеринка с диджеями Грувом и Янисом в клубе "Курьер" (ДК Связи, 1989) декорировалась первой выставкой картин в неоклассической манере Тимура Новикова, Георгия Гурьянова и Дениса Егельского. Тогда же впервые блеснул В. Ю. Мамышев-Монро. И рейв, и неоакадемизм можно считать явлением постпанка. Так наступил полный бред, и в этом бреду многие из нас провели немало лет.

Существуют работы, отследившие "эпидемии танцев" в исторической перспективе, в различных точках планеты. Очевидно, что они начинаются в эпохи социально-семиотических сдвигов, ужаса, когда через коллективные танцы выстраивались новые тела и души. (Если пойти дальше, то чем-то подобным была страсть к маршам в 1920-1930-е годы.) После разрушения Бастилии первым делом установили табличку: "Здесь танцуют". Но реальная эпидемия танцев началась после Террора, когда танцевали буквально везде - в кафе, на улицах, кладбищах и т. д. Особой эстетикой, по-видимому напоминающей современных "готов", отличались "балы жертв". Девушки носили красные бархотки, имитирующие след от ножа гильотины, а кавалеры с выбритыми "для казни" затылками или прическами а'ля Сансон (палач Парижа) кланялись характерным резким кивком "отсекаемой" головы, что называлось "чихнуть в мешок". 

Первыми настоящими "проторейвами" можно назвать парти, устраивавшиеся в Калифорнии 1960-х Кеном Кизи и его "проказниками". Там уже присутствовали все внешние составляющие современного рейва. Танцы в безумных одеждах под психоделическую музыку, скажем, "Джеферсон Аэроплэн", сопровождались мельканием стробоскопов и фильмами, демонстрируемыми под углом на стены или потолок. В зале размещалась бочка с разбавленным "Сандозом" и пластиковыми стаканчиками, причем о содержимом никто не предупреждался (типа обучения плаванью бросанием в воду). Главным для рейва становится коллективное впадение в транс, напоминающее языческие мистерии или камлания. От рок-концерта рейв отличается отсутствием демонически-авторитарной фигуры музыканта, требующего кровавых жертв с возвышения сцены. Поистине оторвавшегося рейвера больше привлекает ухающая колонка, свой внутренний мир или общение, чем фигура диджея. 

Основа рейва - танцевальная электронная музыка, вводящая в тот или иной транс. Колебание между очень низкими и очень высокими частотами. Некоторые не без доли справедливости говорят, что это вовсе не музыка, а род стимулятора для выхода в транс. В шестидесятые это захотелось делать любой ценой. Детские крестовые походы шестидесятников за правдой кончились на рейверах и киберпанках - последняя надежда прогрессивных интеллектуалов рухнула, и молодежь превратилась во вполне себе реакционную субстанцию.