Клубная мания

Дело было вечером, 

Делать было нечего. 

Сергей Михалков

Каждый человек, начиная с периода полового созревания, начинает воображать какие-то вечеринки, на которых должно случиться "то самое". Вечеринки связаны с возможностью таинственной встречи, которая преследует каждого всю его жизнь, надеждой на которую он и живет, потому что, какова будет эта встреча, никто не может сказать. 

Аркадий Драгомощенко

Английское слово рейв (rave) имеет древнее германское происхождение, когда оно значило "быть бессмысленным". Через старофранцузский оно в итоге попало в классический (чосеровский) английский, где как существительное получило значение "бред", "рев", "шум", а как глагол, помимо "бредить" и "нести чушь", еще значило "неистовствовать" и "восторженно хвалить". В современном английском распространено выражение "stack raving mad", обозначающее совершенно сходящего с ума человека, закатывающего истерику с пеной у рта. Впрочем, русских рейверов вся эта филология никогда не волновала. 

Итак, момент сдвига, экстаза, стресса: пульсация, дрожь, захлебывание, оргазм, транс. Чтобы выровнять стресс, нужен четкий ритм: барабаны в атаке, бой колоколов при осаде города. Ленинградцы впитали блокадный ритм метронома (идея Олега Котельникова). Поколение послевоенных стиляг убыстрило ритм - развлечений было мало, а хотелось танцевать и "секса". Как оказалось позже, любой веселый подросток может "улучшать" речь Брежнева или песню Пьехи до состояния диско или хэви-метала подручными средствами, попросту меняя скорость проигрывателя. Так появились первые народные диджеи. Все отмечали особую манеру игры на басу Валерия Черкасова, который еще в семидесятые провозгласил бас-гитару главным инструментом в рок-ансамбле. Бас, как отмечают медики, в наибольшей мере способствует впадению в транс. А танцевать хотелось все сильнее ("Мы хотим танцевать", - пел Цой), ритм убыстрялся и начал доминировать в музыке. Потом княжна Катя Голицына произнесла крылатое "Я хочу танцевать, я хочу двигать телом!" - и не осталось ничего, кроме ритма, - на дворе свирепствовала семиотическая чума "перестройки". 

Чего-чего, а бреда в нашей жизни хватает. В свое время хиппи, увидев, что окружающий их мир - говно, все же понадеялись сохранить прекрасный цветок внутри себя. Панки, презиравшие этих расслабленных кидал, заявили, что говно находится в нас самих. "Ноу фьюче!" и понеслось. Это уже не могли не учитывать новые романтики и неостиляги. Они не хотели переделывать весь мир, желая счастья лишь людям, подобным себе. Хотя вспышки веры в возможность переделать человечество в лучшую сторону, особенно с помощью наркотиков, постоянно звучали и в восьмидесятые. "Но фьюче" не потому, что жизнь заранее просрана, а потому, что все "здесь и сейчас". 

Философствующие поняли это позже. Начало рейва у нас парадоксально совпало с самой ранней манифестацией неоакадемизма - первая настоящая вечеринка с диджеями Грувом и Янисом в клубе "Курьер" (ДК Связи, 1989) декорировалась первой выставкой картин в неоклассической манере Тимура Новикова, Георгия Гурьянова и Дениса Егельского. Тогда же впервые блеснул В. Ю. Мамышев-Монро. И рейв, и неоакадемизм можно считать явлением постпанка. Так наступил полный бред, и в этом бреду многие из нас провели немало лет.

Существуют работы, отследившие "эпидемии танцев" в исторической перспективе, в различных точках планеты. Очевидно, что они начинаются в эпохи социально-семиотических сдвигов, ужаса, когда через коллективные танцы выстраивались новые тела и души. (Если пойти дальше, то чем-то подобным была страсть к маршам в 1920-1930-е годы.) После разрушения Бастилии первым делом установили табличку: "Здесь танцуют". Но реальная эпидемия танцев началась после Террора, когда танцевали буквально везде - в кафе, на улицах, кладбищах и т. д. Особой эстетикой, по-видимому напоминающей современных "готов", отличались "балы жертв". Девушки носили красные бархотки, имитирующие след от ножа гильотины, а кавалеры с выбритыми "для казни" затылками или прическами а'ля Сансон (палач Парижа) кланялись характерным резким кивком "отсекаемой" головы, что называлось "чихнуть в мешок". 

Первыми настоящими "проторейвами" можно назвать парти, устраивавшиеся в Калифорнии 1960-х Кеном Кизи и его "проказниками". Там уже присутствовали все внешние составляющие современного рейва. Танцы в безумных одеждах под психоделическую музыку, скажем, "Джеферсон Аэроплэн", сопровождались мельканием стробоскопов и фильмами, демонстрируемыми под углом на стены или потолок. В зале размещалась бочка с разбавленным "Сандозом" и пластиковыми стаканчиками, причем о содержимом никто не предупреждался (типа обучения плаванью бросанием в воду). Главным для рейва становится коллективное впадение в транс, напоминающее языческие мистерии или камлания. От рок-концерта рейв отличается отсутствием демонически-авторитарной фигуры музыканта, требующего кровавых жертв с возвышения сцены. Поистине оторвавшегося рейвера больше привлекает ухающая колонка, свой внутренний мир или общение, чем фигура диджея. 

Основа рейва - танцевальная электронная музыка, вводящая в тот или иной транс. Колебание между очень низкими и очень высокими частотами. Некоторые не без доли справедливости говорят, что это вовсе не музыка, а род стимулятора для выхода в транс. В шестидесятые это захотелось делать любой ценой. Детские крестовые походы шестидесятников за правдой кончились на рейверах и киберпанках - последняя надежда прогрессивных интеллектуалов рухнула, и молодежь превратилась во вполне себе реакционную субстанцию.

ЧТО СО МНОЙ?

 

Что со мной происходит?

ЧуднЫе виденья перелетают с цветка на цветок.

А может быть невзначай оторвался

От моей жизни один лепесток?

Плохо, конечно, когда вырывает

Северный ветер кусочек души,

Но ведь исполнится значит желанье!

Что загадать? ТЫ скорей подскажи!

Может быть, мне пожелать много счастья?

Но и оно ведь бывало у нас ...

Может любви?

Но она ведь в ненастье

Нас выручала, на мой взгляд, не раз ...

Пусть в голове - пустота и обманность,

И на душе пусть одни миражи ...

Что же мне делать? Скажи, я не знаю.

Что загадать? ТЫ скорей подскажи!