Восьмое.

В марте Старый Арбат совсем такой же как в ноябре: пронизывающий ледяной ветер, сумерки, бежишь, бежишь, бежишь, остановишься на секунду, смотришь на тот дом, в котором живет твое мечтательное я, и молчишь. И вовсе не пахнет свежестью, нет -- людьми и городом. Кажется, что страннная арбатская энергия феерии ползет смерзшейся слизью по причудливым зданиям вврех, а люди похожи сталактиты, с которых стекает в небо по капле эта самая энергия.

Жалко художников: носы красные, рисовать -- кто сядет в шезлонг в такой мороз? -- некого. Стоят сутулые, больные, как деревья, в капюшонах с тонким ароматом виски вокруг себя. Рядом с ними -- портреты Джоли. С каждым. Всенепременно Джоли. Потому что узнаваемая.

Могучая кучка прыгучих мальчишек. Танцуют джанк(?) или топочат от холода под музыку.

Сумерки стекают от одной Арбатской станции до другой. И каждый раз от разной. Не только людям суждено вечно безуспешно встречаться на двух одноименных станция, да.

Торговки смешными серебряными сережками толкутся, деловито спрашивая какую именно пару, а дохнут -- хоть стой, хоть падай. Бегут бесконечные мужчины, мужчинки, мужики, мужички, парни, чуваки, господа, мальчики, мальчонки и главное -- все с цветами. Знаете, наверно, ни в одной стране мира так не отмечают восьмое марта, как у нас: вся Европа работает только на цветы для наших женщин в этот день.

А на входе в метро сидят пахучие мастера решать жилищный вопрос в Москве. Человек семь грязных больных мужчин и одна женщина. Все сидят очень чинно, передают по кругу бутылку в фольге. А женщина сидит, мнется, сомневается, поглядывает на букет желтых мимоз в руках и не знает куда бы его деть. Восьмое марта.